Большая перемена [= Иду к людям ] - Георгий Садовников

— На Куца я не согласен. Подумаешь, олимпийский чемпион! Я для этого слишком горд! Я — Нестор Северов! Меня во сне кадрила сама английская королева. Говорит: ради тебя брошу мужа, принца-консорта. Но я — гордый и не приму ничьей подачки, даже от неё, Второй Елизаветы! Но Лина знать не должна. — Я вдалбливал ему это с упорством строительной бабы, вбивающей сваи.

— И зря! Принцем она бы назначила тебя, а заодно и меня лордом-хранителем печати. А ты заладил: я — гордый, я — гордый, — поморщился Лёсик, наконец-то в его голове что-то отложилось. — Нашёл чем гордиться.

— Лёсик, вчера я и сам этого не знал. И вдруг в себе открыл. Я — гордый! Ты понимаешь? Лёсик, ты должен это усвоить, как то, что в червонце десять рублей. Для меня чрезвычайно важно, усвоишь ты или нет, — сказал я многозначительно и затем произнёс: — Только это должно остаться между нами. Никому ни слова! И особенно Лине, аспирантке. Даже под страшной пыткой! Поклянись!..

— И впрямь никому?

Передо мной был нужный мне Лёсик.

— Ни одной душе! И особенно аспирантке Кузькиной. Клянись: это останется между нами!

— Клянусь! — легко, даже весело, соврал Лёсик, глядя на меня будто бы безгрешными глазами.

Теперь мне здесь больше нечего делать, можно убираться восвояси. Через час эта весть прокатится по всему институту: Нестор Северов — гордец! Дойдёт это и до аспирантки Кузькиной Полины. Надеюсь, узнав такое, она уймётся и оставит меня в покое.

Через день я её увидел сам. Бродил по книжным магазинам, искал новый учебник по Средним векам, — и вот она, пожалуйста, шествует по противоположной стороне улицы, а вокруг неё гарцует уже знакомая мне свита. И Лина держится за галантный локоть Эдика.

Я забыл об осторожности и придвинулся к самому краю тротуара. Но, к счастью, Лина меня не засекла, проследовала дальше. Да и зачем ей смерды, если она сама королева, не английская, а только для этих парней, и всё же…

Я разозлился на себя и решительно свернул на другую улицу.

Под ручку с Эдиком — ещё полбеды. Признаюсь, днями, — но на самом-то деле это случилось уже поздним вечером, — я, и сам не зная зачем, подошёл к дому Лины, принялся бродить вокруг да около, выписывая сложные вензеля. Не удивлюсь, если это было её имя. Пока я вникал в смысл этого рисунка, из подъезда вышел Эдик с помойным ведром. Я едва успел спрятаться за ближайшим деревом. В руке Эдика несомненно было её ведро, Лины. Не ходит же он в гости со своим помойным ведром! Не ведая о затаившемся соглядатае, Эдик направился к металлическому контейнеру, вытряхнул в бак мусор Лины, точно свой собственный, и ушёл в дом, словно к себе. После столь выразительно интимной сцепы, — она ему доверила свой мусор! — мне не осталось ничего другого, как с горечью покинуть её двор. Будто я их застал в одной постели!

Лёсик сочинил анекдот и запустил на институтскую орбиту. Его действие развернулось в одной из городских столовых. Нестор Северов взял на первое борщ и, приступив к трапезе, обнаружил в ложке лавровый лист, оскорбился, вызвал здешнего повара и якобы возмущённо заорал:

— Как это понимать? Как гнусный намёк?!

Анекдот мне передал знакомый — студент четвёртого курса, случайно встреченный в троллейбусе. Он сидел за моей спиной и, подавшись вперёд, обдавая мой затылок жарким дыханием, описал эту историю в мельчайших подробностях и, возможно, кое-что добавил от себя. Потом он начал возмущаться, но ему, видимо, было смешно самому, Лёсик хватил лишку, переборщил, если уж был упомянут борщ, — ударил в больное место. Я рассвирепел, обещал превратить Лёсика в колоратурное сопрано. Для Лёсика это будет концом его общественной деятельности, она у него была тесно связана с этой плотью. Студент тут же вызвался в чёрные вестники — он охотно передаст мои угрозы зарвавшемуся сочинителю анекдотов.

Прошло две недели с начала моей работы. Я в очередной, третий, раз иду на урок в шестой класс. За это время я исходил десятки километров по гремящим заводским цехам, зыбким трапам строек, те садистски поскрипывают под ногами, испытывая нервы неискушённого человека.

Из хождения по цехам и трапам особой пользы я не извлёк — вернул в класс двух сбежавших учеников, ровно столько покинуло школу, уравняв таким образом баланс. Попытки удержать ребят не увенчались успехом. Один из ушедших откровенно сказал:

— Не распинайтесь, Нестор Петрович, не расходуйте зря энергию и время. Всё равно ничего не выйдет. Я сам понимаю, что такое учёба и для чего она нужна. Вы даже не представляете, насколько я понимаю это. Но у меня прибавилась семья — приехала мать и родился сын. Я должен построить дом. Через год я вернусь и окончу школу. И бегать за мной тогда не придётся. Я не из таких. Всё! До следующего учебного года!

Другой, широкоплечий красавец Лазаренко, только добродушно засмеялся, когда я пришёл к нему домой и потребовал объяснений.

— Нестор Петрович, будем калякать откровенно. Сколько вы зашибаете со своим высшим образованием?

Я оторопел — столь циничен и безжалостен был мой, теперь уже бывший, ученик.

— Семьдесят рублей, — пролепетал я, стесняясь своих на самом-то деле пятидесяти двух, столько мне выдали за минувший месяц.

— А я — сто сорок! Стоит ли продолжать разговор?

Крепкие зубы парня сверкали, прямо-таки слепили глаза. Им нипочём любой житейский орешек, какой ни подсунь. Хоть из железа — разгрызут и выплюнут тебе под ноги. Серые глаза смотрели ясно, не ведая сомнений. По квартире хлопотливо сновала его крутобёдрая уютная жена. В ногах, хватаясь ручонками за войлочные туфли, ползал пухлый карапуз. Идиллия! Хоть рисуй плакат. Только добавить сюда сберегательную книжку и призыв: «Храните деньги в сберегательной кассе!»

— Стоит ли, Нестор Петрович?

— И какая же у вас специальность? Вы — министр? Извините, у меня, из-за таких как вы, память стала дырявой, будто старые башмаки, видно, я её износил, — спросил я, отчаявшись.

— Я — литейщик. И лично мне это впору, мой размер!

— Да, пока вы молоды и здоровы. Сейчас вам в вашем литейном пекле и впрямь всё нипочём. Хоть полезай в печь! Но, увы, вы обычный смертный, и если вас свалит болезнь? Надо будет искать другую профессию, скажем, сидячую. В жизни, Лазаренко, бывает всякое. Тогда как? У вас, между прочим, на плечах семья.

Мне бы истошно орать, возмущаться, топать на этого самоуверенного молодого мужчину! Звать, наконец, на помощь соседей. Однако вместо этого я понёс чушь, под стать ему, даже понимая: не то, не то, я говорю совсем не то. Ведь я-то знаю: не деньги главное в жизни.

— Я-то заболею? Ну вы загнули, вам бы писать книги! Посмотрите! — Парень повёл плечами, под белой футболкой заходили упругие мышцы.

Глядя с завистью на их игру, я понял: теперь потерял Лазаренко навсегда — этот здоровяк неуязвим для моих худосочных аргументов. И сам я в его глазах жалкий хиляк.

Так я думал, покидая его дом похлебавши несолоно и вообще кисло и горько. Но, оказывается, жизнь написала для нас с Лазаренко свой собственный сценарий. В тот же вечер меня сорвали с урока — в дверь заглянула секретарша, у неё был всполошённый вид.